Родившийся в 1942 году, Клод Миллер лично под репрессии нацистов не попал, но никогда не скрывал, что в концлагерях бесследно сгинули многие из его родственников и друзей его семьи. В 23 года, еще не окончив службу в армии, будущий режиссер «Семейной тайны» Клод Миллер идет в ассистенты к Роберу Брессону. Несколько позже в его послужном списке появятся многие фамилии из тех, что впоследствии назовут гениями французской «новой волны», вплоть до Жан-Люка Годара. Пройдет еще немного времени, и под руководством Франсуа Трюффо Миллер снимет дебютный полный метр – «Самый правильный способ маршировать». К чему такая долгая прелюдия? А вот к чему: экранизируя автобиографический роман-«гонкуроносец» «Семейная тайна» психоаналитика Филиппа Грембера, Миллер осмелился дополнить его деталями собственной биографии – самыми яркими, теми, что время не смогло смыть. Грембер не был против.

В детстве Франсуа, ребенок болезненный и нелюдимый, спасался лишь тем, что в мире полубогов, к которому принадлежали его родители, общался и пытался подружиться со своим братом. Брат был сильным, ловким и бесстрашным, словом, воплощал собой все то, чего во Франсуа никогда не было. Одна небольшая деталь: брата Франсуа придумал сам, и, несмотря на все упорство, с которым он выставлял на семейный стол еще один прибор, вопросительно глядя на мать, тот так и не разделил с ними трапезу. Тяжелый, словно высеченный из камня отец, рано разочаровался в сыне, и единственной его подругой стала живущая по соседству массажистка, по сути – еще один член их не слишком-то дружной семьи. Ничего удивительного нет в том, что она – за неимением других друзей и подруг – в один из дней (мальчик пришел в слезах после боя: в школе Франсуа назвали «еврейской свиньей»), перевернула его жизнь, превратив ее из скучноватого бытового романа в настоящую драму.

Сесиль Де Франс, первый раз выступившая в роли femme fatale, и популярный во Франции шансонье Патрик Брюэль, и прочие задействованные актёры – особо хочется отметить блестящую работу Людивинь Санье – все они умно и слаженно разыгрывают историю разномастных человеческих страстей на фоне сложнейшего для страны времени. Об одном лишь стоит пожалеть: слишком мало в фильме Матье Амальрика, его, в буквальном смысле, не хватает, как воздуха, ибо электричество этого юродивого беса даже в скудных эпизодах все равно бьет через край.

Скупое на проявления чувств, но щедрое на эмоциональные «якоря» кино, «Семейная тайна» яркими, солнечными красками рисует военное и послевоенное время в Париже и его окрестностях. В противовес этому – дни сегодняшние: черно-белые, рваные, малочисленные. Стильный монохром не оказывается с цветом по разные стороны баррикад, более того: в избранных фрагментах, тех, где речь идет о выдуманном брате (о, эти фантазии! куда только не заводят нас они!), и те, и другие с уверенной точностью дополняют друг друга. О причинах расслоения говорит сам рассказчик-Грембер, в фильме – Франсуа: «Из обрывков разговоров, подсмотренных картинок и своих фантазий я сложил картину счастья нашей семьи». Обратная сторона этого счастья придет к нему в гости в 15 лет, да так и останется там навсегда. Что там у цвета с обратной стороны?

Удивительный прием Миллера еще и в том, что в фильме о том, как война и идейная ксенофобия, подкрепленная национальной идеей, уничтожает человеческие судьбы, как ракушки, налипшие на дно корабля, войны, как таковой, практически нет. Вся она – в немногочисленных кадрах военной хроники, фотографиях, скупых письмах и разговорах. Это, конечно же, не значит, что она проходит мимо, нет. Просто режиссер отлично понимает, а точнее, помнит, что настоящее горе – в разговорах на кухнях, унижение – в пришитых желтых звездах на пиджаках и куртках, беспомощность – в невозможности даже крестить своего ребенка так, как этого хочешь ты, а не кто-то еще. И бьются на кухнях салатницы, и льются женские слезы, родители отрекаются от детей, а дети, не задумываюсь, втаптывают родительские законы и правила в грязь.

Франсуа вырос, стал психоаналитиком, пытается помочь детям-аутистам – тем, кому еще тяжелее, чем когда-то было ему. Он давно живет отдельно, родители изредка звонят ему. Могло ли что-нибудь измениться в тот день, когда его отец – некогда жизнерадостный гигант, на которого Франсуа смотрел как на каменного полубога, — отправится гулять с собакой, вернется в одиночестве, потеряв последнего друга? Нет, конечно же: полубог смог вынести потерю родных, но утрата собаки сломала его. Да, конечно же: хотя бы на один день листья вокруг вновь могли зеленеть, не напоминая собой о гравюрах. Семья в сборе, и пусть горе, но соединило бы их, как соединяло в прошлом.

Не зазеленели.