Историческая драма в антураже развала великой страны: Лиза Боярская невыразимо прекрасна, Хабенский побеждает и пьет, патологический Безруков до анекдотичности влюблен в святую Россиюшку, Бероев, как всегда, жизнерадостный дурачок, Анна Ковальчук, которую по нелепой ошибке кто-то до сих пор считает актрисой, плачет и рыдает, Федор Бондарчук предстает перед нами в скромной роли Сергея Федоровича Бондарчука.

Начинается «Адмирал» из рук вон плохо: нарисованный кораблик плывет в дымке (чтобы меньше приходилось рендерить и, соответственно, платить, — это само собой), невыразительные пушки много стреляют, попутно выясняется, что благодаря своему холодному безумию и дерзости, Колчак потопил чуть ли не флагман немецкого флота. С этого момента начинается его «блестящая карьера», как едко бросает адмиралу в спину какой-то офицер из бородатых.

История триумфа личности, превращения гомосапиенса в сверхчеловека – от капитана до Верховного правителя России, растерзанной революцией несчастной страны, низводится в «Адмирале» до банальной жонглировки соплями: вот Колчак посылает свой корабль на верную, практически, смерть, а вот ноет у жены под боком: «Я твой муж, ты моя жена, так будет всегда». Та (очередной провал Анны Ковальчук) вопрошает: «Ты влюбился, Саша?», и Саша, не мудрствуя лукаво, отвечает: «Не знаю».

Все он, конечно же, знает: в конце концов, женских ролей в фильме всего две, и если холоден с женой, то можно было бы и догадаться, что будет тусоваться с Анной Сергеевной Боярской, пока его не расстреляют. Странно наблюдать, как огромное восхождение и огромная же трагедия свелись к нескольким потопленным компьютерным линкорам, паре балов и небритым мужикам в снегах, под предводительством усатого дурака Безрукова (генерал Каппель) идущим на верную смерть. Каппель орет: «Патронов нет? Заряжай ложками, братцы!», но тут выясняется, что и ложек уже не осталось, и вообще ничего, кроме штыков, любви к Родине и бесконечных снегов под Иркутском, куда нужно дойти – спасать Колчака из красных застенков.

О красных стоит сказать особо. Те чувства, которые вызывает этот пьяный сброд с папиросками и в загаженных шинелях, расстреливающий своих вчерашних офицеров, лишив их даже наградного оружия, передать словами сложно. Это тонкая, болезненная смесь из отвращения, омерзения, брезгливости и ненависти, преодолеть которую нет ни сил, ни желания: пожалуй, того комиссара, который отводит Колчака на расстрел, должна была сыграть какая-нибудь вконец опустившаяся и спившаяся мразь вроде Владимира Конкина. Что и говорить, если на их фоне даже Константин Хабенский выглядит истинным офицером, чуть ли не по праву крови, — этот факт красноречивее многих слов, если вы понимаете, о чем я.

После всего вышенаписанного читатели могут подумать, что фильм вышел на редкость отвратительный. И ошибутся: только за один монолог Анны Сергеевны про усталые глаза адмирала и «прощайте, милый Александр Васильевич» можно многое простить – и ему, и ей, и всем остальным. О подобном писал в свое время, будучи в изгнании, поэт Могутин: «Анечка, Аня, что же случилось с нами? Станем ли мы прежними, удивительно нежными, на ходу срывая одежды?..», — и был прав: нет, не станем. Не успеем.

Колчаку пустят пулю в лоб и сбросят в прорубь в одном исподнем (это не спойлер: сложно назвать спойлером факт, описанный в школьной программе), Анна Сергеевна доживет до преклонных лет и придет на кастинг к Бондарчуку — хотя бы краем сердца своего вновь прикоснуться к любимому адмиралу в фильме о нем. Но сцена почти «Титаниковского» масштаба (от него здесь вообще довольно много, увидите сами) резко теряет очки. В финале творится натурально благостная феерия: все танцуют, все живы, играет вальс. Этот занавес удачным назвать сложно, впрочем, его частично сглаживает прекрасная музыка.

Приводит в оторопь другое. Удивительно, почему государство, которое изо всех сил бежит навстречу самому подлому тоталитаризму, изо всех сил обличает красный строй, – если и не тоталитарный, то крайне, почти непростительно и бесстыже на него похожий. Если там, наверху, всерьез считают себя похожими на монархическую и офицерскую элиты настолько, что снимают кино практически о себе самих, то это уже не звоночек. Это набат.