Не слушайте кликуш, которые вопят о полной утрате человечности и присяге на верность безысходному мраку. Не слушайте тех, кто позиционирует «Морфий» исключительно как осознанный протест против жизнелюбия и света, пришедшийся, вот уже который раз – именно по-балабановски – на жизнеописание сложнейшего времени в современной отечественной истории. Никого не слушайте вообще. Хотя нет, меня все-таки послушайте, но не больше десяти секунд. «Пропускать этот фильм вы не имеете никакого морального права». Все, теперь можно в кино.

Этот фрагмент нашей общей истории люди, которым не платят деньги за писанину о кино, с легкостью могут и не разглядеть, заморочившись на боевое крещение кровью, гноем, болью, беспорядочными половыми связями и всеочищающим огнем. И тоже, в общем-то, будут правы. Лучший российский фильм года (выступивший в этой номинации настолько очевидно, что и говорить-то об этом лишний раз как-то несерьезно), «Морфий» можно смотреть по-разному: как экранизацию Булгакова, как манифест, как старую пожелтевшую фотографию из драгоценного семейного альбома. Но смотреть его необходимо.

Взявшись за ранние рассказы Михаила Афанасьевича Булгакова, Балабанов поставил перед собой задачу тем более сложную, что о ее выполнимости раньше, кажется, вовсе не говорили всерьез. Тем отраднее сознавать, что кино, которое острые языки уже прозвали сиквелом «Груза 200», получилось. Много копий, шприцев и игл можно сломать о дискуссию: насколько нужны сегодня и сейчас жизнехождения доктора Полякова, неудачно превысившего дозу, на большом экране. Однако для тех, кто, несмотря ни на что, помнит слова безвременно ушедшего Егора Летова – «Как в мясной избушке умирала душа», – этот вопрос не стоит вообще. Очевидно, что в России сегодня оставаться живым человеком, а не мясной машиной, можно лишь при одном условии: ты точно знаешь, как не умирать, на автомате уже не получится. И разного рода опиаты, как, впрочем, и многие другие неоднозначные препараты из статьи 228-ой Уголовного Кодекса Российской Федерации, здесь лишь самая очевидная ловушка, избежать которой гораздо проще, чем оскотиниться незаметно в мутных водах дремучей повседневности.

Очевидно, что именно поэтому Поляков и переживает (пусть и сравнительно не надолго) своих неожиданных товарищей из поместья: пусть его на плаву держит всего лишь наркотическое вещество имени божества сна, но их-то и вовсе ничего не держит, да и все это уездное существование выглядит как адский гротеск, высмеивающий само бытие человека. Да, по Балабанову, как и по Булгакову, человек не звучит гордо, — его главная задача прозвучать хоть как-нибудь перед тем, как уехать по хрустальным рельсам в вечность. Впрочем, есть сильное подозрение, что и в этом праве оба автора, обыденно примеряющие на себя божьи хитоны, человечеству отказывают.

У тех, кто все-таки прочитал все вышенаписанное, может возникнуть впечатление, что «Морфий» — злое кино. Это не так. Балабанов виртуозно смешивает опьянение и отрезвление, строго дозируя и то, и другое, но злобы, как и ненависти, за этими кадрами нет ни грамма. Боль – да, первобытный ужас перед грядущим падением в бездну – да, но не злоба. В конце концов, доктор Поляков, как и его создатели, слишком умный человек, чтобы злиться на страну за то, что она с тобой сделала, накануне тех диких дней, когда она окончательно провалится в ад. Эта злоба ничего не изменит, лучше думать и действовать. Ошибка Полякова в том, что всем прочим действиям он предпочел перетягивание собственных вен резиновым жгутом, но винить его в этом тоже не получается: когда демоны каждую секунду нашептывают в уши: «От тебя ничего не зависит, на этой доске ты даже не пешка, пылинка на черной клетке где-то с краю – не более», на другие шаги у многих просто не хватает сил.
Но потому и Балабанов – лучшее, что сегодня есть у нас в кино, и «Морфий» — тот фильм, по которому это проклятое кино в 2008 году вообще стоит запоминать, что весь расклад, нарисованный в нем, легко и изящно ложится на современную действительность при всех внешних различиях рисуемых времен. В этом, конечно же, огромная заслуга безусловных талантов актеров — Бичевина, Дапкунайте, всех. По правде, сложно вообще найти в «Морфии» те детали, которые не работают с полной отдачей на головокружительный общий результат: от тепло-темной цветовой палитры до «Бананово-лимонного Сингапура» в исполнении другого великого зависимого – Александра Вертинского, чьи песни и составляют местную звуковую дорожку. Этот результат многих лишит сна и душевного покоя не на один день, но, право же, от того, что несколько дней из-за этой тревоги вы не найдете себе места и задумаетесь над судьбой одного несчастного доктора, жившего добрую сотню лет назад, хуже никому не станет.

О потрясающей силе фильма говорит и вот еще какой факт, который многие сочтут диким и вовсе не достойным упоминания. После того, как «Морфий» просмотрен, а точнее сказать — пережит, одно можно сразу же заявить с уверенностью: у людей, прошедших «систему» и оставшихся в живых, по их собственным словам, все два часа жутко чесались вены. Лично я в следующий раз посмотрю это кино не раньше, чем через год, — хотя все врачи в один голос и утверждают, что настоящая ремиссия занимает, по меньшей мере, три.